Жан Жионо

Человек, который посадил надежду

(из ж-ла "Орион", США)

Лет сорок назад я совершал длительное путешествие пешком по горным высотам неведомым туристам, в том древнем регионе, где Альпы вторгаются в Прованс. Всё это, в то время когда я предпринял своё долгое путешествие через эти пустынные регионы, было бесплодной и бесцветной землёй. Ничто не росло здесь, кроме дикой лаванды.

Я пересекал эту территорию в её самом диком месте и через три дня оказался в самом центре необыкновенного запустения. Я разбил лагерь возле остатков заброшенной деревни. Днём раньше у меня кончилась вода и мне надо было её найти. Эти жавшиеся друг к другу дома, хотя и в руинах, как старые осиные гнёзда, давали надежду, что здесь должен быть источник или колодец. Источник действительно был, но сухой. Пять, шесть домов без крыш, изглоданные ветром и дождём, крохотная церковь с осыпающейся крышей стояли здесь как дома и церкви в жилых деревнях, но жизнь исчезла.

Был прекрасный июньский день, сияющий солнечным светом, но над этой не укрытой землёй высоко в небе с нестерпимой свирепостью дул ветер. Он рычал над каркасами домов как лев, потревоженный за трапезой. Мне пришлось перенести мой лагерь. После пяти час ов хода я так и не нашел воды и не было ничего, что дало бы мне хоть какую-то надежду её найти. Вокруг меня была всё та же сушь, всё те же грубые травы . Мне показалось, что вдали я вижу чёрный прямой силуэт. Я принял его за ствол одинокого дерева. Во вс яком случае, я направился к нему. Это был пастух. Возле него на спекшейся земле лежали тридцать овец.

С самого начала было ясно, что мне предстоит провести здесь ночь: ближайшая деревня была на расстоянии более чем полутора дней пути. А кроме того, я отлично знал природу редких деревень этого региона. Их было четыре или пять, разбросанных довольно дал еко одна от другой на этих горных склонах, среди зарослей белого дуба, на дальних концах железной дороги.

Пастух принёс небольшой мешок и высыпал из него на стол груду желудей. Он начал осматривать их, один за другим, с величайшим вниманием, отделяя хорошие от плохих. Я курил трубку. Предложил ему помочь. Он сказал мне, что это его работа. И правда, видя, с каким вниманием он относился к своей задаче, я не настаивал. Это была вся наша беседа. Когда он отобрал достаточно большую груду хороших желудей, он подсчитал их по десяткам, одновременно исключая маленькие или слегка треснутые, потому что теперь он и зучал их более пристально.

С этим человеком мне было спокойно. На следующий день я спросил, могу ли я отдохнуть здесь один день. Он нашел это вполне естественным – или, вернее, он производил на меня такое впечатление, что его ничто не могло поразить.

Отдых не был так уж необходим, но меня заинтересовал этот человек, и я хотел больше узнать о нём. Он открыл небольшой загон и выпустил своё стадо пастись. Перед уходом он положил свой мешок тщательно отобранных и подсчитанных желудей в ведро с водой.

Я заметил, что он нёс как палку железный прут толщиной с мой большой палец и около полутора ярдов длины. Отдыхая в ходьбе, я последовал за ним параллельной тропинкой. Его пастбище было в долине. Он оставил маленькое стадо на попечение собаки и взобрал ся туда, где стоял я. Я было испугался, что он собирается упрекать меня за бесцеремонность, но ничего подобного: это был путь, которым он шел, и он пригласил меня идти с ним, если у меня ничего не было лучшего. Он взобрался на вершину горного хребта в со тне ярдов отсюда.

Там он начал втыкать свой железный прут в землю, делая ямку в которую сажал желудь, потом он эту ямку снова засыпал землёй. Он сажал дубовые деревья. Я спросил его, принадлежит ли ему эта земля. Он ответил нет. Знает ли он, чья она? Он не знал. Он пре дполагал, что это общественная собственность. Возможно земля принадлежит людям, которые о ней не заботятся. Он не интересовался, чья она. Он сажал свою сотню желудей с величайшим вниманием. После полуденной трапезы возобновил свою посадку. Думаю, что я б ыл весьма настойчив в расспросах, потому что он отвечал мне. Он сажает деревья в этих диких местах в течении трёх лет. Он посадил 100000. Из них 20000 принялись. Из этих 20000 он ещё ожидал потерять около половины из-за грызунов и непредсказуемых намерен ий Провидения. Осталось 10000 дубовых деревьев, которые будут расти там, где ничего не росло прежде.

Вот когда я начал интересоваться возрастом этого человека. Пятьдесят пять, сказал он мне. Его имя было Эльзеард Буффье. Когда-то у него была ферма в долине. Там проходила его жизнь. Он потерял единственного сына, потом жену. Он удалился в это одиночес тво, где вёл неторопливую жизнь с ягнятами и собакой. По его мнению эта земля умирала, умирала от желания иметь деревья. Он добавил, что не имея собственного неотложного дела, решил исправить это положение.

Поскольку я вёл в то время, несмотря на молодость, одинокую жизнь, я понимал, как деликатно обращаться с одинокими душами. Но сама моя молодость заставляла меня связывать будущее с самим собой и, конечно с поиском счастья. Я сказал ему, что через трид цать лет его 10000 дубов будут великолепны. Он ответил мне просто, что если Бог дарует ему жизнь, через тридцать лет он посадит так много, что эти 10000 будут как капля воды в океане.

Кроме того, он изучал сейчас размножение буковых деревьев и питомник саженцев, выращенных из буковых орешков возле его коттеджа. Эти саженцы, которые он защищал от овец проволочной оградой были очень красивы. Он думал также о берёзах для долины, где, сказал он мне, в нескольких ярдах ниже поверхности почвы есть влага.

На следующий день мы расстались.

В следующем году началась война 1914 года, в которой я участвовал пять последующих лет. У пехотинца едва ли есть время размышлять о деревьях. Сказать по правде, сама эта история не произвела на меня впечатления, я посчитал её чем-то вроде хобби, как к оллекция марок, и забыл о ней. Когда война окончилась, я попал под демобилизацию и испытывал огромное желание подышать свежим воздухом. Без какой-либо цели я снова направился в бесплодные земли.

Местность не изменилась. Однако за заброшенной деревней я заметил вдали какой-то сероватый туман, который подобно ковру покрывал весь бугор. Со вчерашнего дня я снова начал думать о пастухе, сажавшем деревья. "Десять тысяч дубов, – размышлял я , – дей ствительно занимают совсем немного места". Я видел слишком много людей, погибших за эти пять лет, и мог легко представить, что Эльзеард Буффье был мёртв, особенно потому, что в двадцать лет считаешь стариками, которым ничего не остаётся, как умереть. Он не был мёртв. На самом деле он был чрезвычайно жив. Он сменил работу. Теперь у него было только четыре овцы, но зато сто пчелиных ульев. Он избавился от овец потому, что они угрожали его молодым деревьям. Потому что, сказал он мне / и я это видел сам / в ойна ему вовсе не помешала. Он продолжал спокойно сажать.

Дубам 1910 года было тогда 10 лет и они были выше любого из нас. Это было впечатляющее зрелище. Я буквально лишился дара речи, и так как он не говорил, мы проводили целый день, идя в молчании через его лес. В трёх участках он составлял одиннадцать кил ометров в длину, три в наибольшую ширину. Когда вы вспоминаете, что всё это вышло из рук и души одного человека без технических средств, вы понимаете, что люди могли быть столь же целеустремлёнными, как Бог, в иных сферах, чем разрушение.

Он выполнял свой план, и буковые деревья высотой мне по плечо, покрывая землю насколько хватал глаз, подтверждали это. Он показал мне красивые группы берёз, посаженные пятью годами раньше, т. е. в 1915 - м, когда я воевал под Верденом. Он посадил их в о всех долинах , где он считал – и правильно, – что там почти под поверхностью почвы есть влага. Они были изящные, как молодые девушки, и очень хорошо принялись. Созидание вызвало, по-видимому цепную реакцию. Он не удивлялся этому; он решительно выполнял свою задачу во всей её простоте, но когда мы шли обратно к деревне, я увидел воду, текущую в ручьях, которые были сухими, сколько помнил человек. Это был самый впечатляющий результат цепной реакции, которую я видел. Эти сухие ручьи были когда-то, давным -давно полны воды. Некоторые из этих печальных деревень, как я заметил раньше, были построены на местах древних Римских поселений, следы которых ещё сохранились; и археологи, исследуя их нашли рыболовные крючки там, где в двадцатом веке были нужны цистер ны, чтобы обеспечить небольшой запас воды.

Ветер также разносил семена там, где вновь появилась вода, поэтому там вновь появились ивы, тростники, лужайки, сады, цветы и определённая цель жить. Но эта трансформация происходила так постепенно, что стала частью жизни, не вызывая никакого удивлени я. Охотники, карабкались по диким местам в поисках зайцев или вепрей. Они, конечно заметили внезапный рост маленьких деревьев, но приписали это капризу земли. Вот почему никто не вмешивался в работу Эльзеарда Буффье. Если бы он был обнаружен, кто в дерев нях или в администрации мог представить такое упорство и удивительное великодушие?

Чтобы иметь точное представление об этом исключительном характере не надо забывать, что он работал в полном одиночестве: полном настолько, что к концу жизни он потерял привычку говорить. Или, возможно, он не видел в этом необходимости.

В 1933 году для исследования "природного" леса прибыла целая делегация правительства. В ней был высокопоставленный чиновник лесной службы, депутат, технические служащие. Было много интеллектуальных разговоров. Было решено, что что-то надо сделать и, к счастью, ничего не было сделано за исключением единственной полезной вещи: лес был взят под защиту государства и сжигание угля было запрещено. Потому что не возможно было не очароваться красотой этих юных деревьев в расцвете их сил, и они очаровали само го депутата.

В этой делегации среди лесоводов был мой друг. Я раскрыл ему тайну. И вот на следующей неделе мы пошли навестить Эльзеарда Буффье. Мы нашли его занятым тяжёлой работой, в десяти километрах от места, где проходила инспекция.

Этот лесовод не зря был моим другом. Он разбирался в ценностях. Он знал как хранить молчание. Я достал яйца, которые принёс как подарок. Мы позавтракали втроём и провели несколько часов в безмолвном созерцании окрестностей.

В том направлении, откуда мы пришли, склоны были покрыты деревьями высотой от двадцати до двадцати пяти футов. Я вспомнил как эта земля выглядела в 1913 году – пустыня.

. . . Спокойный, регулярный физический труд, бодрящий горный воздух, умеренность и, сверх всего, чистота его души наделили этого старого человека благословенным здоровьем. Он был одним из атлетов Бога. Интересно, сколько ещё акров он собирался покрыть деревьями.

Перед уходом мой друг высказал своё мнение о тех видах деревьев, которые особенно подходили к здешней почве. Он на нем не настаивал. "По той причине, – сказал он мне позже, – что Буффье знает об этом гораздо больше, чем я". К концу часовой ходьбы – об думав это – он добавил: "Он знает об этом гораздо больше, чем кто бы то ни было. Он открыл удивительный способ быть счастливым!"

Единственная серъёзная опасность для этой работы надвинулась во время войны 1939 года. Поскольку автомобили ходили на газогенераторах \ генераторы на древесном топливе \ , древесины вечно не хватало. Были начаты рубки дубов 1910 года, но участок был т ак далеко от железной дороги, что дело оказалось финансово невыгодным. Оно было остановлено. Пастух ничего этого не видел. Он был за тридцать километров отсюда, мирно продолжая свою работу, игнорируя войну 1939-го так же, как он игнорировал войну 1914-го .

В последний раз я видел Эльзеарда Буффье в июне 1945-го. Ему было тогда восемьдесят семь лет. Я снова пустился в путь через бесплодные земли: но сейчас, несмотря на беспорядок, в который война ввергла страну, между долиной Дюранс и горами ходил автобу с. Этому относительно быстрому передвижению я и приписал тот факт, что больше не узнал мест давних путешествий.

Автобус доставил меня в Вергон. В 1913-м в этой деревне в десять или в двенадцать домов было три жителя. Это были дикие создания, ненавидевшие друг друга, жившие ловлей дичи, мало отстоявшие и морально от условий доисторического человека. Вокруг них н а остатках заброшенных домов буйно росла крапива. Их состоянию нельзя было помочь. Для них не оставалось ничего, кроме как ожидать смерти – ситуации, которая редко располагает к добродетели.

Всё изменилось, даже воздух. Вместо сухого ветра, который атаковал меня, дул мягкий бриз, напоённый ароматами. С гор приходил звук, подобный воде, это был ветер в лесу: самое удивительное из всего – я слышал настоящий звук воды, падающей в бассейн. Я видел, что построен фонтан, что он свободно струится и – что тронуло меня больше всего – кто-то посадил рядом с ним липу, липу, которой было года четыре, уже в полном цвету, бесспорный символ возрождения.

Кроме того Вергон имел свидетельство труда в том предприятии, для которого требуется надежда. Значит, надежда вернулась. Руины были расчищены, обветшавшие стены снесены, и пять домов восстановлено. Теперь здесь было двадцать восемь жителей, четверо из них – молодые женатые. Новые дома, свежеоштукатуренные, были окружены садами, где росли ухоженные овощи и цветы. Теперь это была деревня в которой хотелось жить.

Понадобилось только несколько лет, чтобы целая местность засияла здоровьем и процветанием. На месте руин, которые я видел в 1913 году, сейчас стояли аккуратные фермы, свидетельствующие о счастливой и комфортабельной жизни. Питаемые дождями и снегами с тарые ручьи, сохраняемые лесами, снова текут. Их воды заключены в тоннели. На каждой ферме в кленовых рощах фонтаны струятся на ковры свежей мяты. Мало-помалу деревни перестроились. Люди из равнин, где земля дорога, обосновались здесь, принеся молодость, движение, дух приключений. Вдоль дорог вы встречаете сердечных мужчин и женщин, которые понимают толк в смехе и открыли вкус к пикникам. Учитывая прежнее население, неузнаваемое теперь, когда они живут в комфорте, более 10000 человек обязаны своим счаст ьем Эльзеарду Буффье.

Когда я размышляю над тем, что один человек, вооружённый только своими собственными физическими и моральными ресурсами, был способен возродить эту землю Ханаанскую из пустоши, я убеждён, что, не смотря ни на что, человеческая природа достойна восхищен ия.